Джазовые фестивали в нашей стране можно в чем-то уподобить
фольклорным экспедициям: здесь наглядно раскрываются ведущие творческие
тенденции
жанра, здесь в живом сплаве "старого" и "нового" ведутся поиски новых
талантов, зажигаются артистические звезды. Одной из таких звезд, вспыхнувшей
в нашем джазе на рубеже 70—80-х годов, стал трубач Юрий Парфенов.
Внешне казалось, что успех и признание пришли к Парфенову внезапно и неожиданно.
После выступлений на фестивале в Фергане (1978) и в Ярославле (1978 и
1981) о никому не известном алма-атинском трубаче заговорили критики,
музыканты, слушатели. Но этот переход от безвестности к популярности лишь
на первый взгляд мог показаться неожиданным. Перед искушенной публикой
выступал отнюдь не новичок: за плечами у Парфенова был более чем десятилетний
опыт музыканта-практики, учеба в консерватории, творческие поиски в самых
разных джазовых направлениях. Зрелый мастер терпеливо ждал своего часа.
Истинный масштаб дарования Парфенова раскрылся в джазе не сразу. Вначале
он выступал как инструменталист, исполнял лишь "чужую" музыку. Отменная
техническая оснащенность Парфенова, его глубокое знание джазовых стилистических
канонов еще не свидетельствовали о его композиторском даре, об оригинальности
музыкального мышления. И все же главное впечатление у всех было единым:
на джазовую сцену вышел серьезный музыкант, в совершенстве овладевший
своим ремеслом. Впрочем, некоторых ревнителей стилистической "чистоты"
джаза раздражало то, что Парфенова было трудно причислить к определенному
джазовому направлению.
Не секрет, что многие наши трубачи-виртуозы демонстрируют не столько
индивидуальную манеру исполнения, сколько безукоризненное знание языка
определенного джазового стиля. По существу их стиль анонимен,
чаще всего они стремятся лишь не выйти за пределы традиционной джазовой
нормы. Вот почему так настораживали знатоков "стилистические корявости"
Парфенова. Но обвинить его в эклектике было невозможно: разностильные
элементы органично сочетались в его импровизациях, его соло всегда были
насыщены музыкальными "событиями".
В 1979 году, выступив с алма-атинским ансамблем "Бумеранг" на фестивале
"Джаз над Волгой", Юрий Парфенов убедительно доказал свое право на джазовую
полистилистику. Она отчетливо выразилась не только в яркой индивидуальности
исполнительского почерка, оригинальности мышления, но и в значительности
художественных задач, решаемых Парфеновым-композитором.
Парфенов показал две свои композиции: "Дервиш" и "Безмолвие". Сами названия
этих пьес символичны, как бы намекают на две важнейшие особенности музыки
Парфенова: явно выраженную ориентальность и широкое использование пауз,
"музыкального безмолвия" при формообразовании.
Интерес Парфенова к восточной музыкальной культуре глубок и органичен.
Работая попеременно в Киргизии, Узбекистане, Казахстане, он всюду серьезно
изучает национальную музыку, стремясь синтезировать ее с джазом, отыскать
в ней близкие джазу импровизационные приемы, ритмические формулы, тембральные
сочетания. Как свидетельствуют сочинения Парфенова и творчество ансамбля
"Бумеранг", такого рода поиски принесли значительные художественные плоды,
обогатив советский джаз оригинальным восточным музыкальным направлением.
В одном из интервью Юрий Парфенов так сформулировал свое джазовое кредо:
"Музыка Востока всегда влекла европейцев. Но ее язык трудно понять вне
контекста культуры, частью которой она является. В этой музыке множество
исполнительских деталей, нюансов, которые невозможно нотировать. Мне просто
повезло, что я одновременно с джазом незаметно для себя "впитывал" музыку
Востока. Сейчас я хотел бы больше экспериментировать с нею, попытаться
разработать джазовый язык для выражения сущности этой музыки и выразить
в ней свою индивидуальность.
По сути дела, людей в разных странах разделяют не чувства и мысли, а язык.
Поэтому так важна сегодня роль музыканта в мире — он говорит на языке,
доступном и понятном во всех странах, на всех континентах. В этом всемирном
музыкальном общении роль джазовой музыки особенно велика. Культурная и
языковая универсальность заложена в самой природе джаза, возникшего как
синтез двух культур: "черной", африканской (эмоциональной, стихийной —
мне хочется назвать ее восточной) и "белой", с ее интеллектуализмом, философичностью.
В современном джазе существует ярко выраженная тяга к музыке Востока,
и здесь я не одинок. Такие выдающиеся музыканты, как Джон Колтрейн, Дон
Черри, Элис Колтрейн, Фэроу Сэндерс, Лео Смит, специально изучали индийскую,
балийскую, арабскую, японскую музыку и успешно "скрещивали" ее с новым
джазом. Я вижу в этом веление времени: джаз инстинктивно стремится стать
всемирной музыкой, реализовать свою собственную природу.
Что касается моего творчества, то в нем есть некоторое сходство с восточной
медитацией. Мне кажется, что я разглядываю старую стену, на которой облупилась
краска и в хаосе пятен, линий, черточек вдруг обнаруживаются законченные
фигуры и лица, порой идеально изображенные. Разве не то же самое происходит
и в процессе ансамблевой джазовой импровизации, особенно при исполнении
спонтанной музыки, когда в момент наибольшего слияния инструментальных
голосов, как бы в озарении, возникает нечто истинное?"
В обеих исполненных на фестивале композициях Парфенов доказал плодотворность
соединения восточной музыки и джаза, практически наметил путь для такого
синтеза. Национальная форма джаза — не просто механическое привнесение
в музыку двух-трех расхожих восточных интонаций или попевок ("поверхностный
ориентализм"), а создание ритмических конструкций, глубоко укорененных
в структуре восточной канонической формы, способных стать предпосылкой
свинга и "питательной средой" для джазовой фразировки.
Что же до парфеновского "музыкального безмолвия", ставшего отличительной
чертой и его фразировки, и структуры его композиций, то эта особенность
его музыки более всего способствует созданию острейшей ритмической конфликтности
импровизации и ее содержательной наполненности.
Посредственный джазовый музыкант, как правило, обильно наполняет свое
исполнение инерционным материалом: завесой секвенций, плотной чередой
остинатных фигур и т. п. Он практически не пользуется паузой при формообразовании,
полагая ее бессодержательным, "пустым" элементом формы. И лишь подлинные
мастера джаза понимают глубокий смысл "музыкального молчания", демонстрируя
незаурядное мастерство в оперировании паузой. Выдающийся пример — творчество
Майлса Девиса, одного из фаворитов Юрия Парфенова, несомненно, оказавшего
на него заметное влияние.
Композиции Парфенова отличает редкая в нашем джазе сбалансированность
асимметричных ритмических структур и традиционных регулярных метрических
построений. На мой взгляд, композиционная изысканность автора "Безмолвия"
в значительной степени обусловлена его связью с восточной "ритмической
философией", издревле видевшей в "незаштрихованном пространстве" особую
выразительность, связанную с эстетикой художественного намека, недосказанности.
Парадокс нынешней популярности Парфенова — в ее ограниченности. Его знают
и ценят главным образом музыканты и знатоки джаза. Широкая публика мало
знакома с творчеством этого выдающегося трубача и композитора. И виной
тому вовсе не эзотеричность его музыки, а нестабильность его выступлений.
Выступив на одном-двух фестивалях, Парфенов вдруг замолкает на несколько
лет. Влияние Парфенова на советский джаз не соответствует художественной
значительности его творчества. Он мало заботится о своей джазовой судьбе.
Странно видеть и слушать Парфенова в ресторанном оркестре. Музыкальный
быт не должен диктовать свои условия столь яркому и значительному таланту...*
Тем не менее, сравнивая Парфенова с лучшими европейскими джазовыми трубачами
и композиторами, с радостью убеждаешься в оригинальности и выдающейся
эстетической универсальности советскогомузыканта, в яркой самобытности его музыкальных идей. Широта кругозора
Юрия Парфенова, зрелость его мастерства, незаурядный драматургический
дар приведут его к новым творческим победам, если окончательно возобладают
в нем чувство ответственности перед своим талантом и духовная устремленность
к высокому искусству.
* Ныне Ю. Парфенов — солист джаз-оркестра под управлением О. Лундстрема.